Послесловие к ярмарке Non Fiction. Максим Шраер о своей книге «Бунин и Набоков»

Майя Пешкова ― В год литературы, который официально начнется на днях, конечно, же хочется говорить о словесности. Без дуэта Бунин и Набоков никак не обойтись. Да и тихая радость. На прошедшей в конце года ярмарке «Non-fiction» русско-американский писатель Максим Шраер представил книгу об истории их соперничества, книгу умную, вдумчивую, к которой хочется возвращаться. Читала ее с карандашом в руках, восхищаясь текстом автора, сравнениями, сопоставлениями, примечаниями, указателем, и тут решила: нужно делать цикл в «Непрошедшем времени», назвав его «Послесловие к «Non-fiction». «Бунин и Набоков: история соперничества» - такова представленная в рамках ярмарки эта книга. Литературовед из Бостона представляет свое издание.

Меня волнует книга «Набоков и Бунин». Что Вас привело к этому? Все-таки разность поколений почти в 30 лет. Это отцы и дети, условно говоря? И то, о чем пишете Вы: дядюшка и племянник.

Максим Шраер ― Да. Вы знаете, что? На мой взгляд, совершенно уникальный сюжет вообще в истории русской культуры, до недавнего времени практически неохваченный. Это был пробел. Надеюсь, что отчасти удалось его восполнить. Конечно же, Вы правы, что Набоков был младшим современником Бунина. Бунин уже был живым классиком тогда, когда Набоков был ребенком. И оказавшись в эмиграции практически в те же годы, в начале 20-х годов, они, конечно, стали соучастником одного и того же литературного пространства. Набоков начинал как ученик Бунина. Он об этом писал. Как прилежный ученик он написал книгу «Возвращение Чорба» 29-го года. Великому мастеру от прилежного ученика. Ну, конечно же, уже к началу 30-х он не был ни прилежным, ни учеником Бунина, а стал звездой 1-й величины в русской литературе. Но на этом сюжет не заканчивается, вот что меня особенно в нем привлекало. Обычная история учителя и ученика, она 2-стадийная. Ну, такой самый банальный пример: Пушкин и Державин. Правильно от победителя ученику, от побежденного учителя «и в гроб сходя, благославил». Тут все понятно. Или другой типичный, такой хрестоматийный вариант – это современники, ну, например, Тургенев и Достоевский. Там вспомним «Бесы». Или же Блок и Белый. Но в данном случае чем особенно меня занимает динамика отношений Бунина и Набокова, Вы упомянули дядюшку и племянника, это как раз то, о чем говорили формалисты, особенно Тынянов и Шкловский, но этот пример в голову им не приходил, потому что в 20-е годы это было совершенно не очевидно. Но формалисты нас учили именно тому, что литературная динамика и переход от поколения к поколению, он не от отца к сыну, а от дядюшки к племяннику или от деда к внучатому племяннику, что-то в этом роде. И вот именно это произошло с Буниным и Набоковым. Но проецируя уже всю эту историю в конец 30-х годов и уже в военные и послевоенные годы, тут ведь я убежден, что «Темная аллея» - это была попытка Бунина расквитаться с Набоковым по гамбургскому счету, что означает, что, конечно же, у нас сначала ученик и учитель, потом два соперника, а потом нечто вообще неописанное с точки зрения теории культуры. Это вообще практически неслыханный пример. И это меня очень занимает не только потому, что материал огромнейший и 18 писем, надписи на книгах, дневниковые записи и Бунина, и жены Бунина, и Набокова. Письма, например, подробнейшим образом Набоков в письмах к жене описывает встречи с Буниным. И, конечно же, огромное количество свидетелей, современников. И вот, чтобы собрать все это, на это ушли годы. Но понимаете, тем не менее, меня именно и с теоретической точки зрения эта история занимала, потому что мне хотелось написать такую книгу, в которой была бы с одной стороны такая двойная сжатая биография, с другой стороны история культуры в эмиграции, и с третьей стороны нечто культурологической. То есть попытка понять, как же развивается динамика поколений. Тут, конечно, не совсем классический пример отцов и детей.

М. Пешкова ― Вы только что сказали о том, что Вы обращались к свидетельствам современников. Какие воспоминания, какие мемуары Вам удалось проштудировать, проработать, потому что это ведь наверняка были не только изданные книги, опубликованные воспоминания, но и то, что было в рукописи, то, что хранится у потомков?

М. Шраер ― Вы совершенно правы. Именно из-за этого реконструкция личных и литературных отношений Бунина и Набокова – вещь сложная и, наверное, до конца… Буквально недавно на выступлениях книжных меня спрашивали об этом, и я всегда отвечаю, что, конечно же, теоретически возможно, что есть какие-то архивные материалы, которые мною не охвачены. Ну, как можно утверждать, что исследователь даже после 20 лет работы все охватил? И кроме того, понимаете, не все свидетели оставили воспоминания. Некоторые архивы исчезли во время войны. Некоторые были утеряны. Но, тем не менее, Вы спросили, какие свидетели, ну, я приведу несколько примеров. Например, Ходасевич и Берберова. Нина Николаевна Берберова еще очень молодой женщиной стала свидетелем и знакомства Бунина и Набокова, и хорошо знала и того, и другого. И потом в «Курсиве», как Вы помните, именно она вот выразила вот то, я думаю, что Бунин и сам почувствовал. Она описывает момент, когда вышла книга «Защита Лужина». Это 3-й роман Набокова. Там понимаете, как? Набоков пишет «Машеньку», посылает ее Бунину в 26-м году с очень трепетной надписью: «Не судите меня слишком строго». Представьте себе, для Набокова написать кому-либо, кому бы то ни было, «не судите меня слишком строго» - это нечто. Он просто так таких слов на ветер не бросал.

Бунин открывает «Машеньку». Он ее прочитывает, и он оставляет на полях только одну запись: «Ах, как плохо».

М. Пешкова ― Какую?

М. Шраер ― Вы можете себе представить? «Ах, как плохо». То есть, конечно же, «Машенька» его не взбудоражила, как ни взбудоражили его ни ранние стихи Набокова, ни некоторые из ранних рассказов. И вот тут рубеж 29-30-й год выходит «Защита Лужина», выходят несколько гениальных рассказов таких, как, например, «Пильграм». То есть это уже рассказы высшего класса. И вот Берберова пишет, что я перефразирую, но близко к тексту, что из пепла изгнания как легендарная птица феникс появился совершенно новый гениальный писатель. Но потом она говорит нечто, на мой взгляд, еще более важное. Она говорит: все наше существование было оправдано. Вы понимаете, конечно же, Ивану Алексеевичу бы очень хотелось, чтобы нечто подобное говорили про него, а тут вдруг говорят про Набокова, что все существование эмиграции оправдано его произведениями. Вот это, конечно, переломный момент. То есть Берберова – огромный источник, но мне очень повезло, я с Ниной Николаевной говорил о Набокове и Бунине, сначала поработав в ее архиве в Йельском университете, а потом лично с ней, подробно ее расспрашивал уже совсем незадолго до ее смерти.

М. Пешкова ― То есть Вы ездили в Принстон?

М. Шраер ― Вы знаете, что? Это на самом деле грустная история. Во-первых, Нина Николаевна уже не жила в Принстоне. Она жила в Филодельфии. Она уже была в отставке. Во-вторых, сначала я просто с ней списался. Она очень любезно разрешила мне работать в ее архиве. Он был тогда закрыт. Потом я был аспирантом тогда всего лишь 3-го курса, то есть я начинал этим заниматься, и я как-то для себя решил, что я хочу попытаться, по крайней мере, все, что я могу уже тогда в архивах посмотреть. Ну, может быть не проработать, но посмотреть. И вдруг я сижу там в своей бедной аспирантской квартирке, телефон звонит. Нина Николаевна Берберова. Она говорит: «У Вас такой прекрасный русский язык. Откуда?» Я говорю: «Нина Николаевна, ну, как? Я же 20 лет прожил в России. Собственно что тут такого?» «Да, да. Я очень рада, что Вы будете работать в моем архиве». И мы с ней полтора часа проговорили. Я все это записал. Я цитирую кое-что в книге. Она говорит: «Приезжайте ко мне в Филадельфию. Вы сядете утром на поезд. Мы с Вами встретимся». Она была уже, конечно, очень пожилой человек, и она говорит с некоторым преувеличением. Она говорит: «Вы знаете, тут есть один ресторанчик, и там для меня всегда держат столик. И вот мы с Вами туда пойдем на ланч». Хорошо. Мы договорились. К примеру, это было там в пятницу, и мы договорились на следующую среду. Она говорит: «Вы только позвоните мне за день до этого». Я звоню, и на автоответчике голос ее душеприказчика Мёрла Баркера, что с Ниной Николаевной случился удар, звоните мне. И Вы знаете, я после этого всем своим аспирантам говорю, что надо торопиться. Нельзя откладывать такие вещи. И я ужасно жалел. Так что лично я с ней никогда не находился в жилом пространстве. Но я с некоторыми другими писателями 1-й волны виделся, еще застал кое-кого.

М. Пешкова ― Например?

М. Шраер ― Ну, например, я об этом опубликовал целую повестуху под названием «Игрушка: Игорь Чиннов, последний парижский поэт». Я его хорошо знал, переписывались. Я бывал у него в гостях во Флориде, специально ездил к нему, записал подробнейший с ним разговор. То есть я еще тогда старался какие-то крупицы собирать. Но возвращаясь к вопросу об источниках, Алданов – сильнейший источник. Почему? Потому, что так получилось, что он был близок почти одинаково и к Бунину, и у Набокову по разным причинам. Ну, одна из причин, понимаете, Бунин принадлежал в Париже к очень филосемитскому кругу. Люди, не жаловавшие евреев, говорили, что это еврейский батько. То есть Алданов естественно и другие. Набоков был женат на еврейке. И некоторые круги к нему относились как к еврею по жене. Поэтому этот вопрос возникал, и как Алданов естественно вписывался и в круг Бунина, и в круг Сирина, и был в каком-то смысле проводником. Вот, например, когда Набоков впервые приезжает в Париж из Берлина, это его первое турне, после которого он дико прославился, – это конец января 36-го года. Он приезжает в Париж. Он останавливается на квартире у Ильи Фондаминского. Это крупный эсер, литератор, меценат и один из редакторов «Современных записок», ведущего парижского журнала. И потом его наследником стал новый журнал, который основали Алданов и Цейтлин. И потом тут начинается такая известная мифологизация истории. Набоков в своих воспоминаниях послевоенных сначала по-английски, потом по-русски, а потом еще раз по-английски описывает всю эту сцену, как к нему явился Бунин и потащил его в русский ресторан, да как он не хотел идти, и как он был раздражен. И потом как они разматывали шарф, как будто они разматывали мумию русской литературной истории. Но понимаете, при этом присутствовал потом уже Алданов в кафе. И Алданов сказал, что Бунин и Набоков смотрели друг на друга как будто бы это кинокамеры, которые работают одновременно и записывают такой живой сеанс общения. И вот через Алданова как через некий фильтр проходят лучи и от Бунина к Набокову, и от Набокова к Бунину. Вот я Вам приведу уже послевоенный пример. То есть отношения Набокова и Бунина уже давно не были теплыми, дружескими. Со стороны Бунина было уже очень много желчи и раздражения, и зависти. И это все просматривается в его письмах, в свидетельствах, например, Галины Кузнецовой, Бахраха, людей из его внутреннего круга. И вот представьте себе, 50-й год, то есть Бунину остается 2 с половиной года жизни, Алданов пытается организовать в Нью-Йорке вечер, посвященный юбилею Бунина. Ему исполняется 80 лет. И он обращается к Набокову, который тогда живет в Итаке, преподает в Корнейском университете. Он еще не знаменит, хотя у него уже есть некоторая литературная репутация в американских кругах. Рассказы его печатались в журнале «Атлантик». В Нью-Йорке он начинает печататься. У него уже вышла биография Гоголя, роман «Бенд Синистер». И он работает над книгой, которая потом станет книгой… памятью… или «Другие берега».

М. Пешкова ― Что же это было? Соперничество или вражда Бунина и Набокова? Об этом русско-американский писатель Максим Шраер, о новом издании своей книги в цикле «Послесловие к ярмарке «Non-fiction» в рамках «Непрошедшего времени» Майи Пешковой на «Эхе Москвы».

М. Шраер ― И вот Алданов пишет Набокову. И письмо Бунина к Алданову тоже сохранилось, так что я все это восстановил. Иван Алексеевич очень просил, чтобы Вы выступили на этом вечере и прочитали что-то из его произведений. Почему? Потому, что Бунин, когда наконец получил Нобелевскую премию, вы помните, наверное, что к 33-му году шансы Бунина на получение Нобелевской премии считались почти нулевыми. И вот он ее получает. И, конечно же, Набоков сразу ему посылает поздравительное письмо. И действительно искреннее, в нем нет ни ноты иронии. Бунин приезжает в Берлин, и они впервые встречаются. Устраивается вечер. Председательствует там Иосиф Гессен. И Набоков выступает по свидетельствам современников с очень пламенной речью, в которой он говорит, что стихи Бунина – это лучшее, созданное русской музой того времени. Представляете себе? И вот Бунин это все помнил. И он пишет Алданову, что нельзя вот пригласить Владимира Владимировича Набокова-Сирина, чтобы он выступил. И Алданов обращается к Набокову. Набоков ему отвечает отказом и мотивирует это следующим, что его отношение к Бунину изменилось, что он по-прежнему считает, что это прекрасный поэт, но прозаик слабый, хуже Тургенева. Вы можете себе представить? И кроме того… И да, он ему говорить, вы представьте себе, как я буду перед более-менее знакомыми людьми говорить о юбиляре что-то возвышенное, когда я уже давно не считаю его большим прозаиком. Вот тут как раз наша история динамики, история соперничества себя опять проявляет. И короче Набоков отказывается. Вечер проходит без него. Более того что Набоков делает? Он, конечно, был человек щепетильный, несомненно. К нему обращается «Нью-Йорк Таймс» с просьбой написать рецензию на перевод воспоминаний Бунина на английский язык. И он пишет редактору письмо, что Вы знаете, что я был с этим человеком знаком. Он уже очень пожилой человек. И я бы не хотел писать уничижительную рецензию, поэтому лучше я вообще не буду писать никакой рецензии. Но по сути дела он уже написал рецензию. Он ее написал в своей книге «Conclusive Evidence» - «Убедительные свидетельства», и он туда включил сцену… На самом деле это компилятивный такой материал. В него вошли несколько ужинов, обедов с Буниным. И это вот история как Бунин пытался с ним говорить по душам, пытался его угощать водочкой и какой-то дичью. И Набоков в детстве перепробовался этой дичи, и вообще он не любит такие достоевские разговоры, и что они, в общем, расстались практически, ну, не на ножах, но это была очень напряженная сцена. Но понимаете, что самое интересное? Он этот рассказ переписывает три раза, по-иному расставляя ударения, и, во-вторых, сгущая краски. То есть русские читатели этот эпизод знают по книге «Другие берега». И вот что сделал Набоков в «Других берегах»? Он увенчал этот эпизод пародией на прозу Бунина, такую замечательную пародию. Там у него и опевают ночь петухи. И у Бунина эти петухи появляются много раз в прозе. И кроме того вообще весь ритм – это своего рода такой ритм жизни Арсеньева, где, помните, главный герой, то он куда-то уезжает и думает, что он не вернется, то он возвращается в свою родную усадьбу. То есть что я хочу сказать? В каком-то смысле он его увековечил. С другой стороны он его назвал прозаиком ниже Тургенева. Так что тут все очень сложно. И вот Алданов во всем этом принимал участие. И вот есть несколько таких фигур. Адамович отчасти.

М. Пешкова ― Да, какова роль Адамовича в…

М. Шраер ― Ну, понимаете, Адамович часто общался с Буниным. Конечно, он был ведущим литературным критиком Парижа. Он печатал все время колонки в «Последних новостях». В книге моей «Бунин и Набоков: история соперничества» есть замечательная фотография, сделанная в Грасе. Там стоит Зурфляйн Леонид, Галина Кузнецова, тогда еще возлюбленная Бунина, потом сам Бунин, который похож не на русского писателя, а на какого-то кюре в черной шляпе и в каком-то странном черном костюме, потом Адамович в таких коротких штанах, и великомученица Вера Муромцева-Бунина. Конечно, они общались. Адамович изначально Набокова не принимал. Но потом, в общем, конечно, уже был готов принять его талант. И когда Набоковы жили в Париже уже перед самым бегством в Нью-Йорк, они, конечно же, виделись. И еще несколько таких фигур. Борис Зайцев, например. Очень часто Сирин обсуждается в переписке с Зайцевой и в переписке Веры Зайцевой и Веры Буниной. Там получилось, что и у Зайцевой…

М. Пешкова ― Они же были подругами.

М. Шраер ― Ну, они были подругами, но потом между ними произошел разрыв после войны. И вообще это тоже очень сложная история, и история, тоже не только связанная с политикой, она связана еще и с расовой нетерпимостью. И вот у меня в книге есть высказывания Зайцева совершенно парадоксальные, где он говорит, что Набоков – это русская литература для Израиля, и что как бы произошло некое разделение в Париже на тех, кто любит Набокова и тех, кто его не принимает. И, конечно же, Бунин никогда не подписался бы под таким тезисом нетерпимости. Они продолжали дружить. Но интересно, что Бунин никак это не прокомментировал и никак не ответил на это. Не забывайте, что Бунин все-таки ведь… во время войны у него в доме прятались евреи. Так что на этот счет у него просто, что ни на есть, есть огромные заслуги. Да? Так что тут всякие истории в этом во всем. Но два гения, два величайших писателя и такой разрыв поколений. Так что, конечно же, этот разрыв по-разному преодолевался.

М. Пешкова ― Вы, наверное, были знакомы с Натальей Борисовной Зайцевой?

М. Шраер ― Вы знаете, что, к сожалению, нет. Просто потому, что архивы основные были уже к тому времени в Лидсе или же в библиотеке Конгресса США, либо в нью-йоркской публичной отчасти – 2-я половина архива Набокова, или в Йельской библиотеке редких книг. Там огромное количество архивов 1-й волны, потому что бывший куратор Вансон Жеру активно занимался приобретением. Вот там архив Берберовой к примеру. Так что просто у меня не было такой необходимости…

Я могу сказать, мне повезло, потому что еще, когда я только начинал этим заниматься, я написал Дмитрию Набокову о своих интересах, о своих точках зрения. Я очень благосклонно относился к моим работам, пускал меня в архивы, и на самом деле, как выяснилось, я один из последних с ним виделся в декабре 2011 года незадолго до его смерти, и мы говорили об этом.

М. Пешкова ― Именно там Вы нашли письма Бунина?

М. Шраер ― Письма Бунина уже тогда были переданы. Понимаете, история архива Набокова, она тоже очень загадочна. Когда Набоковы бежали, они плыли на пароходе «Шамплейн» из Гавра буквально незадолго до того, как немцы вошли в Париж.

М. Пешкова ― 40―й?

М. Шраер40―й. Франция еще немножко держалась, там линия Мажено, но тем не менее. Короче говоря, уже к лету все уже Париж пал и прочее. И этот кораблик, он увозит триста с чем-то еврейских беженцев в Нью-Йорк. И вот Набоков, его жена и сын попадают в этот список. И архивы они с собой не увозят. Этот архив остается в Париже. И во время войны его сначала чуть не выбросили на помойку. В общем, потом он был спасен. И парижский архив Набокова, слава Богу, уцелел, потому что иначе не было бы писем Набокова к Бунину. Не все сохранились. То есть есть места, где видно, что Бунин ему пишет, а есть упоминания о дате получения, но нет самого текста.

М. Пешкова ― Речь идет о 18 письмах, с которыми Вы работали?

М. Шраер ― Да. Соответственно когда Набоков уже стал знаменитейшим писателем после выхода «Лолиты» в Америке и после того, как Стэнли Кубрик поставил по «Лолите» фильм, Набоков заработал сразу огромное количество денег. И его финансовые советники ему порекомендовали, ну, для того, чтобы не платить сразу огромное количество налогов, в общем, он подарил библиотеке Конгресса 1-ю половину своего архива. Не продал, а подарил. Вот ранняя часть хранится в библиотеке Конгресса, правда… Как Вам сказать? Конгресская библиотека для народа, так сказать, американского, но этот архив был при этом закрыт. Туда невозможно было просто прийти и работать. Нужно было получать доступ сначала у Дмитрия Набокова и так далее. Короче часть материалов там. А другая половина архива Набокова попала в нью-йоркскую публичную библиотеку, в Берк, в коллекцию американской литературы, там, где архив Эллиота, и теперь там же архив Бродского.

М. Пешкова ― А легко было получить доступ во все эти архивы?

М. Шраер ― Вы знаете, что, Майя, наверное…

М. Пешкова ― Или нужно было очаровать Дмитрия Набокова?

М. Шраер ― Дело не в том, что его нужно было очаровать, я думаю, что просто нужно было его убедить в том, что вы действительно любите и понимаете его отца, и что вы не допустите не этического поведения по отношению к наследию Набокова и Веры Алексеевны, жены Набокова, то есть матери Дмитрия. Он был настоящим защитником наследия своих родителей. Он очень ревностно относился. Даже более того, когда мы обсуждали уже публикацию писем, это вызывало у него некую меру сыновнего волнения, потому что там есть вещи, – ну, как Вам сказать? – представляющие Набокова не в самом лестном свете. Ну, например, знаете, Набоков в это время, 37-38-й, живет на французской Ривьере, и в какой-то момент они из Ментоны перебираются в такую деревушку Мулине, которая находится в приморских Альпах. Это надо примерно час ехать по узкой дорожке на север от Ментона. Они там живут в малюсенькой гостиничке. У меня в книжке есть фотография этой гостинички. И к нему туда приезжает Бунин просто пообщаться, хотя уже отношения были натянутые. И вот потом Набоков посылает Зинаиде Шаховской открыточку. Он описывает какие-то общие литературные и личные дела. Они тогда довольно близко дружили. И потом приписочка: «Накануне отъезда во время ералаша, там упаковки чемоданов, явился Лексеич нобелевский…» То есть понимаете, это, конечно, уже эпатаж, это совсем не тот Набоков, который писал о Бунине как о своем учителе, как о каком-то храме культуры. И, конечно же, такие вещи попадаются, если внимательно собирать по крупицам все эти истории. Я очень старался в книжке не судить ни Бунина и ни Набокова, не заниматься апологетикой и не заниматься обвинительством.

М. Пешкова ― Не скрывая восторгов от прочитанного издания, позволю себе процитировать слова литературоведа Олега Лекманова о нем: «Шраер не только разместил в своей книге интереснейшие свидетельства о соперничестве Бунина и Набокова, но и сумел объединить все эти свидетельства в целостную картину, рассматривать которую читатель будет с удовольствием».

С русско-американским писателем Максимом Шраером мы встретимся, полагаю, вскоре в нашем эфире, где разговор пойдет о встречах и судьбах тех, кто окружали автора книги тогда, когда он писал ее, книгу под названием «Бунин и Набоков: история соперничества».

Звукорежиссеры Алексей Нарышкин и Александр Смирнов. Я Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».

 

По материалам сайта echo.msk.ru

 

« Назад