Выбор за нас сделает время

О том, зачем Британской библиотеке книги на русском языке и кто их читает, рассказывает главный куратор восточнославянской коллекции Британской библиотеки Екатерина Рогачевская.

– Как в Британской библиотеке вообще появилась восточнославянская коллекция, откуда в ней русские книги и документы?

– Давайте начнем издалека – с Британского музея, который существует с 1753 года. В нем была библиотека – та самая знаменитая библиотека, где хранятся такие сокровища, как первый экземпляр Хартии вольностей, рукописи Леонардо да Винчи, рукописи «Битлз». В 1973 году начался процесс слияния библиотеки музея с другими организациями, выполнявшими функции национальной библиотеки и архива, такими как Национальная научно-техническая библиотека, специализировавшаяся на выдаче книг на дом, архив Департамента колоний (India Office), Национальный архив звукозаписей, где тоже есть свои уникальные записи – например, знаменитая речь Нельсона Манделы «Я готов умереть» на процессе в Ривонии в 1964 году, и некоторые другие. Таким образом создалась организация, которую мы называем Британской библиотекой. Изначально в состав библиотеки музея вошли четыре крупные частные книжные коллекции. Одна из них – коллекция врача, натуралиста и коллекционера Ханса Слоана, в которой было несколько славянских кириллических книг, среди них Евангелие, изданное в Тырговиште в 1512 году, и Часовник московской печати 1618 года. Слоан переписывался с Академией наук в Санкт-Петербурге, и оттуда ему присылали книги, изданные в России. И не только на русском языке. Старославянские книги он хранил, скорее, как курьез, музейный экспонат. Но систематическим формированием коллекции мы обязаны сэру Антонио Паницци. Он эмигрировал в Англию во времена Гарибальди, и в 1837 году его взяли на работу в библиотеку. Он, конечно, скучал по итальянской литературе и поручил своему помощнику, полиглоту Томасу Уоттсу, который знал в том числе и русский язык, просмотреть каталоги книжных магазинов разных стран и сравнить с тем, что было в библиотеке. Уоттс показал, что библиотека имела лишь единицы из сотен трудов, изданных в России. Такие же результаты получились и по другим странам. Паницци составил отчет о состоянии фондов для парламентской комиссии в 1846 году, друзья пролоббировали его выступление там. Он считал, что Библиотека Британского музея должна иметь лучшую в мире коллекцию немецких книг вне Германии, французских – вне Франции и так далее. И в результате библиотека получила грант в 10 тысяч фунтов на покупку иностранных изданий. До создания Библиотеки Конгресса в США фонды изданий на иностранных языках действительно были самыми богатыми в мире. Когда библиотека стала покупать книги на разных языках, ей понадобились люди, которые знали иностранные языки и в этих книгах разбирались. Сейчас в библиотеке работает много специалистов со знанием разных языков мира. Так, собственно, и я попала в эту библиотеку. У меня британское образование в области библиотековедения и информационных систем, сейчас библиотеке нужны такие сотрудники для работы с библиотечными системами. Я прошла интервью, и меня приняли на работу.

– Сейчас вы покупаете всех русскоязычных писателей понемножку или какие-то конкретные книги?

– Стараемся покупать всех понемножку. Писатели к нам приезжают, кстати. Выступали в библиотеке Борис Акунин, Алиса Ганиева, Михаил Зыгарь. Недавно в Лондоне была Гузель Яхина, ее книга « Зулейха открывает глаза» вышла на английском языке. Мы покупаем весь мейнстрим, кроме совсем уж развлекательной литературы. Не покупаем переводы, не покупаем серийную литературу. Скажем, у нас не все детективы Донцовой, а только несколько – на тот случай, если какой-то исследователь захочет писать работу по современному русскому ироническому детективу, например. У нас есть графические романы, есть Глуховский... да чего только нет. Я отвечаю за то, что вышло на русском языке. Если книга вышла в Великобритании, она сама к нам придет – ее должен будет прислать издатель, поскольку мы одна из пяти библиотек в стране, получающих обязательный экземпляр. Я стараюсь следить за положением дел в русской литературе, но это фабрика: я трачу на книги несколько десятков тысяч фунтов стерлингов в год. Мы не заказываем техническую литературу – ее просто некому читать. Художественную не выбираем по качеству: во-первых, этот отбор за нас сделает время, во-вторых, мое мнение о качестве книги, конечно же, субъективно, а в-третьих – второстепенный писатель может заинтересовать исследователя. Скажем, в XIX веке было много писателей второго и третьего ряда, сейчас их уже не переиздают, но профессионалам важно работать с их книгами: они дают картину общественной жизни, языка и так далее. Вот у нас, например, есть книжки про Таню Гроттер. Детской литературы есть немножко.

– А нехудожественную литературу вы покупаете? Документальную, научную? Скажем, если выходит монография об искусстве или по общественным наукам?

– Мы обычно покупаем книги по литературоведению, истории, другим гуманитарным дисциплинам и общественным наукам. С одной стороны, я пытаюсь сделать срез культурной, общественной и социальной жизни, но с другой стороны, мы должны думать о наших читателях. Проблема как у всей библиотеки: как сохранить культурное наследие, но при этом все-таки отчитаться за деньги налогоплательщиков и дать читателям возможность получить информацию, нужную им здесь и сейчас. У библиотеки есть пользователи, и эти пользователи в основном, конечно, не русскоязычные люди. Это исследователи России, специалисты по России, по языкам – и сейчас это в основном обществоведы. Кто они будут в дальнейшем, мы не знаем.

– А почему вы не покупаете техническую литературу?

– У меня сейчас нет читателя, который придет и это востребует. Если российские ученые хотят, чтобы их знали, они печатаются на английском языке. Но сейчас нет британских или европейских ученых, которые бы выучили русский язык для того, чтобы читать научную литературу на русском, или случайно знают русский язык и могут это делать. Те, кто знает язык – они, наверное, наши люди, и они знают, где взять нужные книги. И потом, научная литература очень эфемерна. Она вот сегодня нужна, а завтра уже нет. А у гуманитарной литературы срок подольше, и поэтому мы можем себе позволить делать срезы культурной жизни.

– Есть ли у вас сейчас представление о том, что у ваших читателей вообще наиболее востребовано из вашей коллекции?

– Нет. У нас нет возможности учитывать это. Конечно, у нас сейчас все электронное, но и читателей у нас так много и фонды такие огромные, а системы такие еще старые, что проанализировать это невозможно. У нас есть данные за последние пять-десять лет, и они очень плохо анализируются. Кроме того, у нас нет своего постоянного читателя. Это не университетская библиотека, не районная, не городская библиотека, у которой есть свой читатель – те люди, которые живут в этом районе или учатся в этом университете. Это национальная библиотека, к нам может приехать исследователь из Америки, который все сделал у себя в стране, а к нам приехал за тем, чего там не нашел. То же самое происходит и с нашими соотечественниками. Анализировать эти данные довольно сложно. И когда эти данные попадают к менеджеру, который думает формально, то встает вопрос, зачем мы вообще нужны. А для нас очень важно показать: вот человек едет за тридевять земель, чтобы посмотреть наши плакаты, или наши документы, или, не знаю, коллекцию открыток...

– А у вас есть и плакаты, и документы, и коллекция открыток?

– Да, есть. Мы не можем сравниться в этом с российскими национальными библиотеками. Но когда я показала на выставке о русской революции белогвардейские плакаты времен Гражданской войны, многие соотечественники были удивлены, что они у нас есть.

– На вас как-то влияют флуктуации, которые происходят во внешней политике наших государств?

– Влияют. Но не автоматически, а с некоторой задержкой. Вот, например, началась холодная вой на – и начался интерес ко всему техническому. У нас есть большая коллекция технической литературы за 1950–1960-е годы. Но она сейчас мертва, естественно. Вот у меня все руки не доходят, но если какому-то историку науки это надо – то в принципе это тоже следовало бы привести в порядок. А потом всем просто перестало быть интересно. А потом Советский Союз развалился – и всем снова стало интересно. В университетах подогревается академический интерес. Мы принадлежим Министерству культуры, медиа и спорта. Это правительственное учреждение, мы – госслужащие, и то, что происходит в правительстве, соответственно, тоже на нас влияет. Но иногда некоторый крен возникает и на личном уровне. До меня, например, в коллекции практически не было русскоязычных книг из Израиля. Просто поставщик был из Франции, он занимался эмигрантской литературой, но он не знал Израиля. А я пришла и думаю: а что это у нас ничего нет? Положила на это определенную сумму – и сейчас оно уже идет само собой.

– То есть, получается, внешнеполитические обострения вам выгодны?

– Да, обострение – всплеск интереса.

– Будем драться – больше денег дадут? Интересная зависимость.

– Да. Чем спокойней, тем меньше интереса. У политиков появляется уверенность в том, что эти русские – они как мы, их не надо изучать особенно или понимать. Зачем? Прихоть какая-то, хотите – поезжайте в Россию, там читайте все, что хотите. А как только начинается что-то – оп! – и в Россию уже просто так не поедешь: нельзя, или неудобно, или не дают – не важно. А на уровне правительства говорят: «Ой! А как же это так? Они все-таки не такие, как мы! Надо все-таки их немножко понять, надо что-то немножко послушать – каких-то наших академиков, которые нам что-то советуют...» Но справедливости ради надо сказать, что бюджет на моей памяти сокращали только один раз, да и то из-за общей политики экономии, предложенной консервативным правительством после мирового экономического кризиса.

– К вам в библиотеку можно просто так прийти с улицы? В Америке некоторые библиотекари мне жаловались, что в библиотеке прячутся от непогоды бездомные, которые сидят за компьютерами и смотрят на них порно, отпугивая тех, кто приходит по делу.

– Это городские библиотеки, а мы все-таки национальная. В городские и районные публичные библиотеки человек может прийти просто так, и от них не требуется читательский билет, если только не брать книги на дом. А у нас, чтобы получить доступ к Интернету, нужно получить билет или прийти со своим компьютером. Ну, если вы придете со своим компьютером, то сидите, пожалуйста, и делайте что хотите. Для входа в здание у нас тоже не нужен читательский билет, но у нас есть охрана, у нас проверяют сумочки. А чтобы работать в читальных залах, требуется читательский билет. У нас, собственно, человеку, который придет без дела, вряд ли очень понравится. У нас не посидишь на диванчике среди книг: все здание гудит, жужжит, работает... 

– У вас есть какие-нибудь вот такие самые любимые, особенные жемчужины в коллекции вашего отдела?

– Не знаю. У нас есть, например, «Византийские эмали» Никодима Кондакова – одна из самых дорогих книг в истории русского книгоиздания. Мне очень нравится ее показывать. Нравится показывать российские имперские книжки, они производят огромное впечатление: у нас есть почти все коронационные альбомы, есть «Царская охота» Кутепова... Есть революционные брошюры. Они, конечно, выглядят не очень презентабельно, и их нельзя показывать людям, которые не знают языка, потому что для них это непонятные серые книжечки. Но мне они очень нравятся. Часть их была напечатана в Женеве, в Лондоне, где-то еще, а часть в Петербурге, но поскольку литература эта вся нелегальная, то место выхода часто обозначено неправильно: написано «Петербург», а на самом деле – Женева.

– Есть ли среди ваших последних приобретений что-то, чем вы гордитесь, к чему есть какое-то свое личное отношение?

– Не знаю. У меня это как с детьми: все хорошие и все свои. Но вот вообще-то – мы не должны собирать открытки. Но однажды нам попалась коллекция из 3 тысяч открыток. Она была непрофессионально собрана, и, к сожалению, мы ее не совсем правильно обработали, поскольку печатный каталог коллекции вышел уже после того, как мы обработали свою. Это коллекция открыток благотворительной Общины святой Евгении – каталог делали профессиональные коллекционеры, и открытки расположены в нем с индексом редкости. И было бы, конечно, хорошо, если бы мы их положили тоже так. Но в принципе этот проект мне был дорог и интересен. И он в общем-то не очень завершен: я ведь смотрю на них как на визуальный материал, а на некоторых из них еще и что-то написано. И на то, чтобы это исследовать, сил и времени пока не хватает.

– А что еще в библиотеке хранится помимо книг, открыток, плакатов? Вы упомянули звукозаписи?

– Сейчас в библиотеке ведется проект SaveOurSound – «Спасите / Сохраните наш звук». На грант, полученный от Национальной лотереи, ведется оцифровка звука со старых носителей, например с восковых валиков. Оцифровка таких записей приоритетна, потому что валики уже не на чем проигрывать, нет техники. Есть проект по сохранению веб-архива – национального архива Всемирной паутины. С ним есть сложности: мы не имеем права архивировать то, что опубликовано не в Британии. Но британскую Сеть мы архивируем, а в ней есть и небольшая подборка сайтов на русском языке и тематически связанных с Россией. Еще у нас есть проект массовой оцифровки фондов. Но в целом оцифровано не более 3–5 процентов фонда библиотеки.

– Вы сказали, что любите показывать некоторые книги. К вам экскурсии ходят?

– Нет. Это называется showandtell – показать и рассказать. Обычно это группа студентов, их приводят преподаватели. Одна из них приходит со студентами каждый год, она преподает русское искусство XX века, и, как только у них начинается авангард и конструктивизм, они приходят, и я показываю им нашу богатую коллекцию книг футуристов. Есть аспиранты, которые приходят узнать, как пользоваться библиотекой. А это сложно. И есть более формальные вещи: официальные гости, посольства, спонсоры.

По материалам сайта rusmir.media