Ещё раз о бесах
Предлагаем вашему вниманию небольшую подборку статей о скандальной ситуации вокруг продажи «Бесов» Ф.М. Достоевского (М.; Л.: Academia, 1935).
1. Годлевская Е. Аукционная сенсация трещит по швам: найден второй экземпляр «Бесов» Достоевского // Московский Комсомолец. 2016. № 27073. 6 апр.
Еще одну книгу из уничтоженного тиража «МК» обнаружил в коллекции орловского библиофила
Последние две недели библиофильский мир стоял на ушах: на торги одного аукционного дома были выставлены «Бесы» Ф.М. Достоевского, отпечатанные в 1935 году в типографиях издательства Academia и уничтоженные по цензурным соображениям. Глава аукционного дома заявил, что это единственный уцелевший экземпляр, что «до сегодняшнего дня ни один коллекционер не только не держал ее в руках, но и вообще не мог сказать наверняка, существует ли она», и именно поэтому его начальная цена — рекордная для советских книг: 2,5 млн рублей. Похоже, не единственный. Еще одну книгу на днях обнаружил «МК». В провинции. Академические «Бесы» — одна из жемчужин коллекции орловского библиофила Владимира Матвеева.
Все началось со шкафа на Фрунзенской
Владимиру Матвееву за 60. Он много чего коллекционирует. Его коллекция серии «Жизнь замечательных людей» — одна из наиболее полных на постсоветском пространстве, абсолютно полное собрание литературных памятников, а его собрание Academia способно удивить любого библиофила.
— ЖЗЛ я собирал, можно сказать, всю жизнь, а вот издания Academia — последние десять лет. Поводом стал случайно найденный при очередном разборе книг роман «Путешествие Гулливера» этой удивительной серии, — рассказывает орловский коллекционер. — Я тотчас вспомнил, как читал ее в детстве, что она была одной из многих в библиотеке отца, простого орловского бухгалтера, ни дня не прожившего без книги. Он собирал Academia после войны, а в начале 60-х был вынужден продать ее, когда тяжело заболел и семье не на что было жить. В память об отце и о детстве я поехал в Москву поискать что-нибудь из этой же серии. Судьба привела меня в книжный магазин на Фрунзенской. Я показал «Путешествие…» и попросил что-нибудь из этой же серии. На меня посмотрели как на умалишенного и спросили, знаю ли я, что это за книга и насколько дороги другие из этой серии. В конце концов меня подвели к шкафу… Денег у меня хватило только на половину того, что имелось в нем. Потом была другая половина… Потом — многочисленные аукционы, европейские распродажи… Остановиться невозможно, поскольку это действительно удивительная серия, каждая книга которой имеет свою предысторию, историю, а то и легенду.
Издательство Academia, появившееся в 1922 году и закрытое в 1947-м, считается лучшим среди советских во всех смыслах — здесь все были замечательны: художники, полиграфисты, дизайнеры, знатоки литературы, которые создавали совершенную книжную эстетику. Только представьте: нищая полуграмотная страна, которой нужна дешевая массовая книга, а тут — дорогая бумага, приобретенная за границей на валюту. Кстати, до сих пор покупаем — суперобложки, шелковые ляссе, цветные обрезы, специальные коробочки, иллюстрации лучших художников страны, нередко вручную обработанные, именные и номерные экземпляры. Время подтвердило: они были правы, что делали именно так! И тогда, и сейчас эти книги доставляют абсолютное удовольствие даже от прикосновения к ним, хотя сегодня, казалось бы, уже мало чем можно удивить.
К великому сожалению, многое было уничтожено: то автор оказывался не тот, то художник-иллюстратор не с теми взглядами, то составитель признан врагом народа, то автора предисловия признавали оппортунистом. Из-за этих потерь и трудно собрать всю серию. Ходит легенда, что на заре капитализма 90-х один русский миллионер объявил, что готов заплатить за полную версию Academia миллион долларов. И сейчас это немалые деньги, а тогда вовсе казались астрономическими. Но никто не смог ни найти полную коллекцию, чтобы перекупить ее, ни собрать по отдельным экземплярам. И в этом смысле сегодня все библиофилы равны.
Это не единственная редкая книга Academia
— И все же кто-то обладает более уникальными книгами, а кто-то — менее. Откуда у вас легендарные «Бесы», если их, как до сих пор считал весь библиофильский мир, уничтожили, едва напечатав, в типографии?
— Я не знаю, кто и как вынес эту книгу из типографии в 1935 году, как мы сегодня понимаем, под угрозой репрессий. Ко мне она попала несколько лет назад. Ее выставили на интернет-аукционе за 20 тысяч долларов. Это была огромная сумма, но я понимал, что это абсолютно уникальный случай. Позже выяснилось, что ее владелец — рижанин, и продал он ее по одной причине: ему крайне нужны были деньги. Сегодня я даже испытываю неловкое чувство перед ним: книга теперь стоит миллионы рублей. Но, с другой стороны, здесь нет абсолютного: в свое время мой отец ради спасения семьи продал коллекцию, а несколько лет назад «Бесы» выручили другого человека — это нормально. Это, даже я бы сказал, правильно. И я так поступил бы.
Кстати, а вы знаете, как вообще роман, вернее, его первый том, был напечатан? Его издание — победа Максима Горького над косностью. Правда, лишь тактическая.
Дело в том, что в 1935 году в «Правде» появилось «письмо читателя» — некоего Д.Заславского, который выразил протест против издания «Бесов», коими Достоевский назвал революционеров. И Горький ему ответил: «Громко выраженный испуг Заславского кажется мне неуместным: советская власть ничего не боится, и всего менее может испугать ее издание старинного романа. Но, не устрашив советскую власть и общественность, т. Заславский доставил своей статейкой истинное удовольствие врагам и особенно — белой эмиграции. «Достоевского запрещают!» — взвизгивает она…»
Результат: книга была-таки отпечатана тиражом 5300 экземпляров, Горькому отправили персональный экземпляр и… пустили остальное под нож. Впрочем, как жизнь показала, все же кое-что кто-то спас. Говорят, у наркома Ягоды была редкая подборка Academia из так называемых подносных книг.
Но вообще, должен заметить, «Бесы» не единственная редкая книга Academia.
Думаю, мало кто видел, например, книгу «Основания новой науки» Джамбаттисты Вико. Никакого отношения к России она не имела, но была запрещена из-за несовпадения взглядов на развитие общества Маркса и Вико. Таких в мире не больше десятка. Однако данный экземпляр наиболее ценен, поскольку он из личной библиотеки известного советского ученого А.А.Губера, который в те годы и перевел Вико на русский язык и написал комментарий. Вот его роспись и его рукой написан «учет» ссылок на него в данной книге. Видимо, эта книга была для него очень важна. Скорее всего, он следил за ее печатанием и вынес ее из типографии тотчас, как она была сформирована, не зная, что цензура ее запретит и все будет уничтожено…
Ко мне она попала из магазина на Тверской. Сказали, что принесла ее какая-то старушка. Наверное, кто-то из потомков ученого.
Или вот другая история. Шел 1936 год. К изданию подготовили трехтомный «Словарь псевдонимов русских писателей и ученых». Составитель И.Ф.Масанов — библиограф, безумно любящий и знающий литературу. Предполагалось, что словарь не поступит в открытое пользование и будет отправлен только в научные библиотеки, но даже этого не произошло, вышел только первый том тиражом 300 экземпляров. А все потому, что там оказались псевдонимы Л.Б.Каменева (до 1935 года — директора издательства Academia), Г.Зиновьева и прочих «врагов народа».
— Я вижу у вас 19 томиков сентиментального Анри Ренье, французского поэта и писателя. Он что, тоже пошел под нож?
— Нет, эти книжечки любопытны иным. Они были выпущены в 1924–1927 годах и в полном коллекционном состоянии практически не встречаются. Тираж томов разный и колеблется от 2500 до 5100 экземпляров. Изданы они без суперобложек, что нехарактерно для книг Academia. И вот большой любитель Academia, библиофил Константин Николаевич Архипов, решил, что это неправильно. В 50–60-х годах он сам придумал суперобложки и, имея доступ к типографии Госстроя, где работал, отпечатал порядка 10 комплектов. К слову, Архипов успел «издать» даже какие-то книжечки, в том числе запрещенного тогда Гумилева. Кончилось все плохо: он провел несколько дней на Лубянке и был уволен. Но если говорить о его идее с «суперами», Academia, которая и сама любила похулиганить нестандартными решениями, думаю, вполне была довольна неожиданным поворотом в истории этого сочинения.
— Вы не боитесь, что ваша коллекция привлечет внимание не очень хороших людей?
— Боюсь. Хотя, может, и напрасно: это бриллиант можно украсть, распилить, продать. А редкую книгу не растащишь на страницы — и куда ее потом деть? Все ведь на слуху.
2. Маргиналии собирателя: «БЕСЫ»: Из ЖЖ lucas_v_leyden
К счастью, новости из мира книжного собирательства редко интересуют прессу – и каждое исключение поневоле настораживает. Несколько дней назад мне попался газетный заголовок про «Редчайшее издание Достоевского», которое-де будет продано на московском аукционе… У этого автора действительно редкая книга, по сути, одна – первое издание «Униженных и оскорбленных»; все остальные, несмотря на вопиющую дороговизну, встречаются с известной регулярностью. Тем интереснее было узнать, какую из них сочли редкостью устроители аукциона. Признаться, такого не ожидал даже привыкший ко всему автор этих строк – библиофильской уникой рекомендовались «Бесы» в издании «Academia» (М. – Л., 1935).
В 1970-80-е годы собиратели книг этого издательства составляли отдельную сплоченную касту: здесь плелись интриги, «супера» менялись на ярлычки «укладчица № 5»; к комплекту «Тысячи и одной ночи» обязательно требовался «вкладыш» с эротическими новеллами… Меня, признаться, книги под этой маркой никогда не увлекали – их советская полиграфическая барочность, каменевские паровозы-предисловия, легкая разрешенная фронда из-под горьковского пыльного крыла (оказавшегося не таким уже непроницаемым) и, главное, возведенные в культ мерзкие суперобложки, твердо мною почитаемые за бессмысленное извращение – все это заставляло меня смотреть на коллекционеров-«академиков» с печальной жалостью.
В моей немаленькой коллекции книг этого издательства почти нет: серия со стихами авторов ХХ века (кроме пока так и не попавшейся мне Рославлевой), по большей части с автографами (инскриптов Фромана, например, у меня два), «Мелкий бес», воспоминания Перцова (тоже с автографом)… и эти самые «Бесы», купленные мною лет пятнадцать назад за красивую историю.
Книга эта была поставлена в издательский план 1935 года (с легкой руки Горького, настойчиво рекомендовавшего к републикации серию «контрреволюционных романов»: Писемского, Лескова, Клюшникова). В июле 1934 года первый ее том (из двух) сдали в набор, 20 декабря подписали в печать; в какой-то момент ее предстоящее издание анонсировала «Литературная газета». Это было роковой ошибкой: 20 января 1935 года критик Давид Иосифович Заславский (1880 – 1965) выступил со статьей под названием «Литературная гниль», где решительно осудил издательские планы: «Контрреволюционную интеллигенцию всегда тянуло к "достоевщине", как к философии двурушничества и провокации, а в романе "Бесы" это двурушничество размазано с особым сладострастием. Роман "Бесы" — это грязнейший пасквиль, направленный против революции» etc (по стилю видно, насколько бы автор пришелся ко двору в сегодняшнем Фейсбуке).
Любопытно, что если бы издательство провозилось еще полгода, то у книги появлялись бы шансы состояться, хотя и в несколько видоизмененной форме: дело в том, что в середине 1935 г. в отношении советской власти к «Бесам» происходит радикальный перелом. Еще в 1920-е годы роман было предписано изымать из библиотек – он считался клеветой на народовольцев, которых большевики твердо почитали своими прямыми предшественниками. Но после убийства Кирова осознание собственной генеалогии у кремлевских обитателей значительно меняется: террористы, представлявшиеся до того героями, стремительно скатываются в посмертную опалу – и, соответственно, «Бесы» отчасти реабилитируются.
Но на дворе еще январь, так что, несмотря на заступничество Горького (чьи возможности по этой части стремительно сжимаются), судьба книги почти предрешена – и тут происходит событие, которое в менее трагических обстоятельствах показалось бы почти водевильным. В конце 1920-х годов возникает и стремительно распространяется традиция охранных предисловий: к книжке, которая могла бы вызвать неудовольствие цензуры, писалось правоверное вступление, эдакая марксистская увертюра, настраивавшая читателя на правильный классовый лад: в большинстве случаев цензор, убаюканный этой сладкозвучной дудочкой, пропускал всю конструкцию в печать. Писали эти вступления обычно люди, от филологии сравнительно далекие, а в хитростях марксизма, напротив, поднаторевшие; одним из них был юный 28-летний ученый-аутодидакт Петр Павлович Парадизов.
Фамилия его (героически не перелицованная в угоду времени) безусловно выдавала в нем священническое происхождение, которое, впрочем, в анкете было неловко замаскировано. Родился он в 1906 г. в калужской деревне; в 14 лет вступил в комсомол, в 20 – в партию – но вместо предначертанных ему судьбой занятий практической люстрацией уехал учиться в Москву – сначала в институт гражданских инженеров, потом в Академию коммунистического воспитания. В 1925 году (т.е. в 19 лет) он поступил в аспирантуру; три года спустя выпустил первую книгу «Очерки по историографии декабристов». С точки зрения традиционной науки все его труды, признаться – беспомощная марксистская дребедень, центральное содержание которой состоит в подведении правоверного базиса подо все, что шевелится. Впрочем, написанное им предисловие к «Бесам» даже отчасти и замечательно стремлением хоть как-то, хоть немного реабилитировать автора, этого махрового антисоветчика, протянуть ему коммунистическую луковку, чтобы вытащить из озера оппортунизма.
В ночь со 2-го на 3-е февраля 1935 года Парадизова арестовывают (он был любимым учеником В. И. Невского, схваченного по делу историков); приходит за ним (продолжая водевильные мотивы) следователь по фамилии Добряков – и уводит несчастного литературоведа, описав и прихватив все его имущество: «сломанный револьвер без пуль, „дамский маузер", две записные книжки, личное парт. дело, пакет из МК ВКП(б)». В мае его отправляют по этапу; сохранившиеся письма к семье поражают силой и чистотой его вызревшей в страданиях души: деревенский комсомолец, громитель и гонитель наших не в добрый час подвернувшихся ему под руку коллег, оказался вдруг умным, чистым и благородным человеком. В одном из первых писем он беспокоится о прерванной работе:
«Кстати, я слыхал, что в издательстве „Academia" вышел Достоевский с моей вступительной статьей. Издательство обязано выдать мне два экземпляра книги. Так Ты получи их, если это возможно, т. е. если они не собираются отказать мне в моем авторском праве на два экземпляра. Один, быть может, когда-нибудь перешлешь мне (не теперь), другой оставишь у себя — как след от одной из последних моих работ над историей и историей литературы».
В 1936 году переписка была ему запрещена – но даже и без этого он вряд ли бы узнал, что к его семье снова приходили с обыском; что изъяли собранный им для подготовки к новой работе архив выписок о Каракозове (отягчающие обстоятельство!); что жену, которую он звал в письмах «Коша», выслали из Москвы в Бугуруслан - и что книга с его предисловием так и не вышла в свет. (Отметим злую иронию судьбы: тот, кого ангажировали на роль марксистского оберега, невольно утянул за собой на дно все издание). 20 июля 1937 года он был расстрелян.
Тучи, сгущавшиеся над издательством под напором другого ветра – из-за ареста Каменева – в этом конкретном случае были не столь смертоносны: книги, подготовленные при его участии, выходили и в текущем и в следующем году, а фамилию его из титулатуры издания успели убрать.
Несмотря на рассыпанный набор, сохранились «Бесы» не в таком уж малом количестве – вероятно, типографы, справедливо опасавшиеся за судьбу предприятия, тиснули вместо обычных 5-7 сигнальных экземпляров два-три десятка. Я мог купить ее, кажется, три или четыре раза – но всегда останавливался или за ценой или по каким-то прочим соображениям – да и не очень-то она мне была и нужна. Но лет пятнадцать назад отличный новосибирский книжник предложил ее мне за какую-то вполне скромную сумму и я, подумав, ответил согласием: все-таки книга с историей, да и хотелось мне сделать продавцу приятное. Так у меня оказался этот экземпляр.
Прочтя свежую новость, я стал припоминать, где он у меня хранится: оказалось, что, не находя ему места ни в одной из основных своих тем, я сослал его в полки «разное», к осколкам несостоявшихся собраний, где он и дожидался момента, чтобы я сел и написал эту историю.