Чертков Л.И. Как собиралась моя библиотека. Доклад, прочитанный 16.04.2014 на CLXXXVI заседании Московского клуба библиофилов. МКБ, 2017

Книга вошла в мою жизнь довольно рано. Девяти месяцев от роду, меня, спавшего в коляске на улице под окошком, выкрали, раздели и подбросили неподалеку на помойку, во дворе жилого дома, стоявшего напротив Таганской тюрьмы. Там, среди рухляди, на россыпи выброшенных книг (об этом маме рассказали в милиции) я пролежал порядка часа, пока какая-то тетка не подобрала меня. Дело было в декабре и, слава богу, во время оттепели. После двухлетней борьбы маме все-таки удалось меня отстоять – я выжил и, даже, заговорил, но книжная болезнь, которую я, вероятно, там тогда же подхватил, осталась.

Первый узелок в моей книгособирательской биографии завязался в году пятидесятом, в 7-м классе школы. Самая пора для чтения Жюля Верна, Майн Рида и Дюма, творения которых можно было найти только в читальных залах библиотек, и то не во всех. Однажды в туалет нашей коммунальной квартиры кто-то пожертвовал, в качестве расходного материала, целую рассыпь листов какой-то книги без начала и конца, с романтическим сюжетом, разворачивавшемся в средневековой Грузии. Повествование напоминало одновременно и сказку, и роман: приключения, любовь и, даже, превращения. На второй день уже значительно похудевшую стопку я экспроприировал и, прочитав оставшиеся страницы, подумал про себя – «Вот, найти бы эту книгу!» Сегодня можно только улыбнуться той наивной надежде – найти книгу, не зная ни автора, ни ее названия, не имея ее выходных данных! Наверное, это был мой первый шаг в библиофильство.

Впоследствии в своих регулярных обходах букинистических магазинов (многочисленных, тогда) я всегда бессознательно держал в памяти эту безымянную грузинскую сказку-роман. И как ни странно, встреча все же произошла, правда, через 27 лет. В 1977 году попалась на глаза в буке книга малого формата «Разбитое сердце» некоего Шио Арагвиспирели – грузинского писателя (1867 – 1926, настоящая фамилия Дедабришвили). Увидел, и ощутил внутренний толчок – «Это – она!». Действительно, находка оказалась той самой книгой-мечтой! Но читать ее, увы, я не смог – спустя десятилетия, это оказалось скучным и неинтересным! Книгу же храню и сегодня, как память, как первую реализовавшуюся библиофильскую мечту.

По-настоящему мое собирательство началось в 60-е годы, во времена Оттепели. Я разыскивал стихотворные сборники любимых поэтов, а на вечерах поэзии получал на них автографы. С тех времен сохранилось на полках более сотни книг и книжечек, многие из которых имеют памятные надписи, а иногда, – авторскую правку.

В 1963 году мне посчастливилось достать только что вышедший первый сборник Арсения Тарковского «Перед снегом». В Доме литераторов на поэтическом вечере поэта удалось получить его автограф. Арсений Александрович в общении был сама внимательность и простота. Он, помогая мне преодолеть робость и смущение, расспрашивал о профессии, интересовался, пишу ли я сам стихи, приглашал на чаепитие домой. Между прочим, спросил, нет ли еще одного экземпляра сборника – своего не осталось. Предлагал даже какой-нибудь обмен. Книгу Т. надписывал стоя, да и в ручке чернила кончались – надпись получилась не броской… Тем не менее, это был один из моих первых автографов, и я был счастлив, хоть и не понимал того, что получил его от поэта Серебряного века. Спустя год, в азарте погони за какой-то редкостью я променял свой раритет, о чем позже неоднократно жалел.

А спустя четыре десятилетия, на одном из аукционов ко мне подошел Игорь Охлопков – известный московский собиратель – и спросил, не знаю ли я «своего однофамильца – известного московского инженера-строителя» (неожиданный комплимент!) и пояснил, что приобрел первый сборник А. Тарковского с автографом, адресованным этому человеку. Так объявилась на горизонте моя, когда-то разменянная книжка. На вопрос нельзя ли, мол, ее выменять, последовал однозначный ответ: «Конечно можно – на другой экземпляр, тоже с автографом». В январе 2005 года на аукционе мне удалось за немалую цену приобрести таковой. Автограф был довольно обширным и аккуратно написанным, адресованным одному из литераторов. За него-то мне и удалось, наконец, выменять свою книгу с невзрачной дарственной надписью. Так один из первых раритетов, добытых мной, спустя сорок лет, вернулся на место своей прописки.

В 70-х годах я переключился на поиски сборников поэзии Серебряного века. В результате собралось около 400 изданий, среди которых – первые сборники поэтов: «Путь конкистадоров» Гумилева, «Вечер» Ахматовой, «Близнец в тучах» Пастернака и др. Если и отсутствует в подборке «Вечерний альбом» – первый сборник М.И. Цветаевой, то имеется второй – «Волшебный фонарь» – изумительной сохранности. Экземпляр одет в бархатный переплет (как и положено) с приложением издательского футляра (с именем автора и названием книги на корешке), прилагавшегося, очевидно, только к части тиража. Футляр оклеен той же бумагой зеленоватого цвета с золотым узором, что использовалась и для форзацев сборника.

Как-то в начале 80-х годов мне попалась стопка книжек издательства «Аквилон», знаменитого своими изысканными иллюстрированными изданиями, а вместе с ними монографический сборник-альбом «Расея» Бориса Григорьева, напечатанный в 1918 году издательством В.М. Ясного. «Расея» была в эффектном издательском переплете с репродукциями рисунков Григорьева, наклеенными на разноцветных (и разных) обоях. Все это было для меня как откровение или как удар тока, и в моем собирательстве возникло еще одно направление – «Иллюстрированные издания». Тему я ограничил периодом все того же «Серебряного века» и первыми десятилетиями советской власти. Расскажу несколько историй, связанных с поисками и приобретениями в этом разделе.

Однажды в букинистическом отделе Дома книги на просп. Калинина мне предложили запрещенную к продаже книгу, которую не могли выложить на прилавок. Брошюра в несколько страниц большого формата с яркими и эффектными рисунками Анненкова, склеенная скотчем, требовавшая реставрации – какой-то «Приказ» какого-то «Реввоенсовета». Об этой книги я даже не слышал. Цена по моим возможностям была немалая, и я пошел советоваться с М.В. Рацем по телефону. Он порекомендовал от нее не отказываться, добавив, что сам в ней заинтересован и что готов «пожертвовать» за эту испорченную скотчем брошюру пожертвовать дублетом – альбомом «Павловский парк» с автолитографиями В.М. Конашевича. Эту редкость, напечатанную тиражом 25 экземпляров, я у него видел и помнил, что он отдает ее только на обмен. Знаний и опыта у меня не было, а интуиция молчала. Я согласился на обмен и был счастлив, получив альбом с чудесными литографиями, увы, не воспользовавшись исключительной возможностью приобрести редчайшую, просто не находимую книгу – «Приказ Реввоенсовета № 279», написанную Л.Д. Троцким, с его портретом, и полностью уничтоженную цензурой. Много позже, когда Марк Владимирович уезжал, он мне предложил этот уник, но его цена была для меня совсем не по карману.

Другая история, связанная с острыми библиофильскими переживаниями, началась в 93-м году, когда Михаил Борисович Горнунг обратился ко мне с просьбой о помощи в разборке домашней библиотеки недавно умершего страстного коллекционера – Иосифа Ароновича Масеева. То, что я увидел при первом посещении квартиры покойного, меня потрясло. В коридоре и двух комнатах были оставлены минимально необходимые проходы. Остальное пространство было заложено штабелями книг от пола до потолка. Где-то за штабелями угадывались стеллажи. Домочадцам была оставлена возможность прохода только в туалет, ванную, кухню и к спальным местам.

После расчистки коридора обнаружилась еще одна дверь, и я понял, что квартира не двух-, а трехкомнатная. Дверь в третью комнату была забаррикадирована изнутри обвалившимися на нее книгами. Когда пришло время ее штурма, мне пришлось отжимать дверь, и по оползающей книжной массе сквозь образовавшуюся щель карабкаться наверх, в подпотолочное пространство комнаты. Там наверху, при виде открывшегося зрелища, мое потрясение от первого посещения квартиры померкло. Все пространство этой самой большой комнаты в квартире было заполнено книгами так, что до потолка оставалось свободным всего сантиметров 70. Был виден верх окон. Видимо хозяин давно потерял надежду эксплуатировать комнату по-человечески и, заваливая ее новыми приобретениями, отступал к двери, лишая себя всякой возможности возврата.

В первый же месяц наших трудов мне попались три сборника: «Вертоградари над лозами» Сергея Боброва, «Весна после смерти» Тихона Чурилина, «Самум» Валентина Парнаха, известные, благодаря чудесным автолитографиям Н.С. Гончаровой. Хоть все они были выдраны, я все же не удержался и приобрел бракованные книги. Однако, судьба была ко мне благосклонна. Через восемь месяцев разборки завалов стали находиться листы ватмана с наклеенными на них гравюрами – заготовками для графических выставок, среди которых попадались и вырванные автолитографии. Через какое-то время у меня собрался комплект иллюстраций ко всем трем сборникам. Сейчас реставрированная троица стоит у меня на полке, напоминая об удивительном приключении.

Более трех лет длилась разборка этого удивительного хранилища. Мы, формировали хозяйскую домашнюю библиотеку, отбирая книги на аукционы, что-то приобретая себе и в большом количестве выбрасывая на помойку.

С запозданием скажу, что с Иосифом Ароновичем Масеевым я был знаком лично и, можно сказать, имел представление о его нраве и библиофильском темпераменте. Именно у Масеева я выменил в 1983 году РОДКовское издание поэмы А.С. Пушкина «Домик в Коломне», которое долго не мог найти. Доставшийся тогда экземпляр этого полиграфического шедевра был весь в «лисьих» пятнах. Мы встречались с Масеевым раза четыре, и каждый раз, когда я приносил ему оговоренную заранее книжную стопку, он требовал к ней прибавку. В одну из таких встреч, когда мы шли по улице и разговаривали о своих дезидератах, он, наклонившись вперед и заглядывая мне в лицо, вдруг спросил: «А вы могли бы убить за книгу?» И за меня быстро ответил: «А я бы мог!» Конечно, мне тогда, и в голову не могло прийти, что через семь лет мне придется разбирать его удивительное хранилище, в котором будет все: от книжных «перлов» до пачек со сникерсами и мешков с макулатурой! Возвращаясь к «Домику в Коломне», замечу, что последний экземпляр этого издания (после четвертой замены) у меня в коллекционном состоянии: книга имеет положенные ей издательские кальку и футляр.

Следующая история связана с приобретением сборника «Сказки. Песни. Загадки» С.Я. Маршака. Его тираж был уничтожен после знаменитой статьи «О художниках-пачкунах», напечатанной в «Правде» в 1936 году. Этот сборник был всегда мифом и мечтой для собирателей детских книг, иллюстрированных изданий и книг издательства «ACADEMIA». Приобрел я его за круглую сумму у Евгения Гольдина – знакомого художника, принявшего решение об эмиграции. Ему удалось как-то выцыганить книгу в семье покойного М.П. Сокольникова буквально из-под носа у М.В. Раца. Последний был, что называется, вхож в дом и тактично держал паузу после смерти хозяина.

Гольдин, вспоминая свои прошлые посещения семьи Михаила Порфирьевича, рассказал об особых экземплярах изданий «ACADEMIA», хранившихся в том собрании, среди которых мне почему-то запомнилась книга Вересаева «Гоголь в жизни» в издательском цельнокожаном переплете.

Но вернемся к Маршаку. Книга была в отличном виде и даже в суперобложке. Пришлось срочно залезать в долги. Дело было летом 1991 года, когда началась известная «павловская» денежная реформа, изымавшая из обращения купюры достоинством в 50 и 100 рублей. В четверг, накануне назначенного Гольдиным срока, вся нужная сумма была собрана – вся в двадцатипятирублевых купюрах, которыми я набил целую авоську. А вечером ко мне отовсюду стали поступать дружеские предупреждения, что завтра из обращения будут изъяты и «четвертные». На следующий день вечером пересчет содержимого авоськи начался вместе с «Последними известиями». Мы, с Гольдиным считая, слушали «ящик». А я с ужасом ждал выступления министра. Тогда страну и меня тоже, Бог миловал и «двадцатипятирублевки» из авоськи не потеряли своего статуса.

Сейчас две детские книги: «Сказки. Песни. Загадки» С.Я. Маршака, оформленная художником В.В. Лебедевым, и «Сказки» К.И. Чуковского, оформленная художником В.М. Конашевичем – обе отпечатанные в серии художественных изданий якобы для детей, а фактически выпущенные для коллекционеров, стоят у меня рядышком среди других книг этого издательства.

Если тираж предыдущего издания был уничтожен, то издание поэмы «Кому на Руси жить хорошо» Н.А. Некрасова, подготовленное к выпуску под редакцией К.И. Чуковского также в издательстве «ACADEMIA», было приостановлено, и набор книги не был завершен. Ко мне этот уникум пришел от М.В. Раца, к Рацу – от собирателя графики С.Я. Фельдштейна, а к Фельдштейну – от художника-иллюстратора книги – С.В. Герасимова. Рац со слов Фельдштейна рассказал, что тому было известно о трех-четырех подобных экземплярах.

Книга одета в глухой переплет, покрытый светлой холстиной. На титуле обозначен 1937 год. Напечатанный текст поэмы включил в себя полторы части из трех, т.е. примерно половину поэмы. В книге 204 стр., не считая фронтисписа и трех разворотов. Книга наполнена иллюстрациями: полосными, заставками, концовками, а также большим количеством рисунков на полях. Издание поэмы не состоялось, да и не могло состояться: «звонкие» иллюстрации, сопровождающие расследование семи мужиков, живо рисуют крестьянскую жизнь, сравнение которой c угрюмой действительностью за окном шло бы явно не в пользу последней.

Долго мне не попадалась книжка, оформленная П.В. Митуричем: нотный сборник «Рояль в детской» А. Лурье. Погоня за ней привела к неожиданному и неприятному контакту с органами Госбезопасности. В 1997 году на весеннем аукционе в «Гелосе» был выставлен вышеназванный Лурье, и я решил сдать туда же альбом, посвященный Д.Г. Левицкому, изданный С.П. Дягилевым. Я рассчитывал этим «кирпичом» с лихвой покрыть предстоящий расход, т.к. книга имела дягилевский автограф, адресованный художнику Илье Сем. Остроухову. За неделю до аукциона мне позвонил составитель каталога П.А. Дружинин и порекомендовал срочно забрать книгу, т.к. на нее претендует Третьяковская галерея. Удивленный и ничего не понимающий я приехал в «Гелос», где был встречен «искусствоведом в штатском» и озабоченным менеджером объединения. На мои недоуменные вопросы «искусствовед» предъявил сначала свою красную книжечку, а потом попросил мой паспорт, в котором его интересовал, прежде всего, год моего рождения. Выяснилось, что Остроухов художественную часть своего наследства, включая библиотеку, передал в дар ГТГ, в описи которой упоминается и этот том. Ревизия же 1933 года выявила его пропажу. Мое счастье, что я родился на два года позже, иначе пришлось бы приводить доказательства типа: «я тогда еще книг не собирал». «Искусствовед» дал понять нам с менеджером, что его не интересуют «детали», но что книга должна быть возвращена законному владельцу. После его ухода мы приступили к обсуждению «деталей». Договорились нести расход поровну, и я получил с объединения компенсацию в размере 500 долларов США. Лурье же удалось приобрести на аукционе, доплатив 200 долларов. Мудрый Петр Дружинин сказал позже, что я счастливо отделался…

Во время разборки масеевской библиотеки (в частности ее графической части, состоявшей в основном из гравюр) мне удалось приобрести довольно много советской книжной графики 20 – 30-х годов. С этого началось мое коллекционирование графики, и тогда же я познал прелесть «двойного» собирательства – иллюстрированных изданий и графических оригиналов к ним. Конечно же, гравюрные оттиски, тем более, авторские рисунки, изготовленные художником в качестве иллюстраций, попадаются нечасто. (Хотя бывает и наоборот: владеешь «картинками», а книгу – не увидишь). Тем большую радость доставляет их воссоединение. Для коллекционера такая удача – «момент истины» или высший библиофильский кайф. Вот несколько примеров из моей практики.

Повесть «Сталь» Ольги Гурьян (Ольга Марковна Калабушкина) с гравюрами Петра Николаевича Староносова, изданная в «Молодой гвардии» в 1931 году, в занимательной форме рассказывает историю создания бессемеровской стали. Из 19 гравюр, нарезанных Староносовым со свойственной ему романтической утрированностью и декоративностью рисунка, в моей подборке представлено только 11, хотя среди них и обложка, и главные страничные иллюстрации.

Роману А.Н. Новикова «Ратные подвиги простаков», выпущенному издательством «Советский писатель» в 1935 году, не повезло. Автора – забытого сегодня писателя из Воронежа, члена группы «Перевал» – арестовали в 1938 году и расстреляли в 1941. Художника книги – С.Д. Бигоса, выпускника ВХУТЕИНа и ученика В.А. Фаворского, снабдившего ее чудесными гравюрами – арестовали в 1936 году и заморили в лагере в 1944. Естественно, книга оказалась в числе запрещенных изданий. Я и не знал о ее существовании, пока по воле случая в 2009 году мне не попалась подборка гравюр к роману в количестве семи оттисков: титульного разворота, форзацев и четырех полосных иллюстраций. Глядя на гравюры, я еще раз убедился в талантливости художника и подумал, что саму книгу мне вряд ли когда-нибудь удастся достать. Однако, в начале 2014 года с подачи А.Д. Райхина удалось таки приобрести запрещенный в недалеком прошлом раритет и выяснилось, что в моей подборке не хватает гравюры к обложке и гравированных портретных головок героев, рассыпанных по всей книге и служащих заставками к началу каждой главы.

Сборник «Лирика» Хафеза, изданный издательством «ACADEMIA», проиллюстрирован гравюрами М.И. Пикова, включая: суперобложку (две доски), титульный разворот (три доски) и заставки тончайшей работы, рассыпанные по всей книге. Подборка в собрании содержит полную графическую сюиту из книги, а также варианты заставок и состоит всего из 36 подписных оттисков, размещенных на двух паспарту размером А3. По сравнению с гравюрами в книге гравюрная серия, доступная одномоментному обзору, обретает самостоятельную значимость и предстает перед зрителем совершенно в новом качестве. Это чудо происходит из собрания М.П. Сокольникова – искусствоведа и художественного редактора издательства «ACADEMIA». Редактор Михаил Порфирьевич Сокольников мог тогда себе позволить просить, а художник Михаил Иванович Пиков вряд ли мог отказать в его просьбе – отпечатать полную серию гравюр, да еще вместе с вариантами заставок. Правда, паспарту под сюиту мне пришлось сделать заново, чтобы более аккуратно нарезать окошки под гравюрки.

Тут необходимо заметить, что компоновка гравюр, разметка и разрезка окошек, короче говоря, изготовление паспарту – завершающая и, едва ли, не самая волнующая стадия в оформлении графики. Это – священнодействие, требующее неторопливой тщательности и, даже, некой отрешенности от повседневной суеты. После этой операции паспарту можно укладывать в паки и ставить в шкаф – мой «гравюрный кабинет».

А вот примеры книжно-графических «пар», в которых оригиналом выступает авторский рисунок.

Из двух стихотворных сборников М.А. Кузмина, иллюстрированных Д.И. Митрохиным: Ренье «Семь портретов» (Кузмин – переводчик) и «Новый Гуль» (авторский сборник поэта), оба имеются в моем собрании, и к обоим есть оригиналы митрохинских рисунков обложек. Первый сборник – именной экземпляр Библиотеки Ватикана – владельца богатейшего в мире собрания эротики, очевидно, так и не дошел до адресата. Рисунок его обложки хранится в папке. Рисунок же обложки второго сборника висит у меня на «обложечной» стене. Он и будет главным героем в следующей истории.

В 1997 году мне удалось выменять у Н.М. Часова – библиофила из С.-Петербурга сборник «Нездешние вечера» М.А. Кузмина со следующим автографом: «Многоуважаемой Лидии Ивановне Аверьяновой в благодарность за милое внимание и привет. М. Кузмин. 1929. Август». В книге имеется экслибрис Л.И. Аверьяновой работы М.И. Разулевича.

Из статьи Романа Тименчика «Лидия Аверьянова. Стихи о Петербурге» выяснилось, что Лидия Ивановна Аверьянова (1905 – 1942) – поэт-переводчик. С пятнадцати лет писала стихи, в шестнадцать – вступила в Петроградский союз поэтов. В конце 30-х годов была арестована и погибла в заключении приблизительно в 1942 г. В публикации среди прочих ее стихов было следующее любовно-лирическое стихотворение:

«Я не позволю – нет, не верно:

Уже смертелен мне Твой рот, –

Любовь – взволнованную серну –

Прикосновеньем сбить с высот.

<…>

А я стою вне всякой скверны…

Так доживает век, один,

На женщин, верных и неверных,

Тобой размененный Кузмин».

Удалось также выяснить, что адресат этого стихотворения – Лев Львович Раков (1904 – 1970), историк античности, прозаик, поэт и драматург, некогда вдохновивший М.А. Кузмина на создание цикла «Новый Гуль», а через двенадцать лет ставший героем любовной лирики Аверьяновой. Впоследствии ему пришлось через два ареста, тюрьму, лагерь и прижизненную реабилитацию. Именно его условный портрет, рисованный Д.И. Митрохиным на обложке сборника, и висит у меня над столом. Так неожиданно оказались связанными персонажи этого разорванного во времени любовного треугольника двумя поэтическими сборниками М.А. Кузмина.

Задолго до этого, в 1912 году издательство «Скорпион» выпустило сборник, посвященный творчеству Бердслея, в котором М.А. Кузмин выступил поэтом-переводчиком. На моем экземпляре сборника имеется дарственная надпись: «Юрочке Юркуну дарю в день его приезда. М. Кузмин. 13 марта, 1913». Надпись сделана через десять дней после первого упоминания в дневнике Кузмина имени «Юрочки» – молодого литовца Иосифа Юркунаса, из которого впоследствии поэт Михаил Кузмин, как Пигмалион Галатею, вылепит прозаика Юрия Юркуна. В 1918 году в издательстве «Фелана» выйдет роман «Дурная компания» Юркуна с восемью рисунками художника Ю.П. Анненкова. Мой экземпляр этой книги имеет автограф художника: «Натану Венгрову – Юрий Анненков».

Но я хочу вернуться к теме книжно-графических «пар». Когда в 2004 году передо мной замаячила проблема поиска нового жилья, я ограничил свой выбор среди домов «сталинской» постройки: с кирпичными стенами и высокими потолками. Мотивировка была простой – выигрыш места для размещения книжных полок и развески графики. В 2006 году, после переезда в Перово я получил возможность реализовать свой замысел. Для начала я поделил экспозиционную площадь стен квартиры примерно поровну между конкурирующими «Книгой» и «Графикой». Развеску же графических листов подчинил тематическому принципу. Первая из «графических» стенок была отдана «Книжной обложке».

В центре этой экспозиции – рисунок обложки В.Н. Масютина к сборнику рассказов «Дон Жуан. Кавалер Глюк» Гофмана, изданного «Геликоном» в 1918 году. У меня собрана вся сюита рисунков к этому изданию. Но обложка – самая выразительная среди них. Формат оригинала превышает раза в полтора формат книги, благодаря чему рисунок выглядит особенно эффектно.

Под ним висит не менее эффектная работа Феофилактова – ведущего художника издательства «Скорпион» и журнала «Весы». Рисунок обложки «Весов», №3 – 4 убедительно говорит, что Николай Петрович  недаром получил прозвище «московского Бердслея». Кстати, этот рисунок опубликован в известном увраже 1916 года «Современная русская графика», выпущенного под редакцией Сергея Маковского.

Слева от Масютина висит эскизный рисунок М.В. Добужинского к суперобложке романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле,

изданного ЗИФом в 1928 году с рисунками Доре. Эту довольно часто попадающуюся книгу в суперобложке я встретил единственный раз, когда и приобрел ее. При всей эскизности авторского рисунка бросается в глаза преимущество рукотворного творения по сравнению с его полиграфическим воплощением.

Всего на этой стене висят десять рисунков и четыре гравюры. Всех их объединяет общность жанра. Из четырнадцати оригиналов десять – составляют графические «пары» с книгами из собрания.

Еще одна стенка в квартире отдана гравюрам и рисункам, предназначавшимся для выставки с названием «Образ книги в русской графике первой трети XX века». Выставка задумывалась М. Рацем, который давно собирал изобразительный материал по этой теме. Для расширения экспозиции Марк Владимирович пригласил принять участие и меня. Выставка не состоялась. Лишь слабым отзвуком ее попытки оказался выход сборника «Книга и книжники. Образ книги в русской графике первой трети XX века» (М., «Галерея «Элизиум», 2003). В этом издании частично описаны и воспроизведены материалы наших собраний, предназначавшиеся для экспонирования.

Центром композиции на этой стенке стал плакат (подлинник: бумага, тушь, перо, акварель) И.Ф. Рерберга, выполненный для стенда издательства «ACADEMIA» на выставке, проводившейся в Париже в 1937 году. Вокруг него располагаются портреты библиофилов и несколько библиофильских сюжетов, среди которых «Библиофил в 1920 году» – рисунок Бакланова, гравированный И.Н. Павловым и раскрашенный акварелью, являющийся вкладным лисом в брошюру А.А. Сидорова «Кантата» (первое издание РОДК). Интересна история приобретения некоторых работ, висящих на этой стене.

Когда Рац перед отъездом распродавал свое собрание, он оставил «на закуску» свою графическую коллекцию на тему «Образ книги в русской графике первой трети XX века». Без рекламы (без выставки) быстро найти покупателя было непросто. Я, будучи крайне заинтересованным в этом материале, мог только мечтать о нем – коллекция отдавалась оптом, цена за нее была для меня запредельной. Мне пришло в голову подыскать «купца», выговорив себе право приобретения отдельных позиций. Первое же имя, пришедшее в голову, был К.Л. Эрнст. Рац не возражал против этой кандидатуры, а Константин Львович сразу принял предложение сделки на моих условиях, и через неделю Рац показывал Эрнсту и мне свою коллекцию у себя на квартире.

В той удивительной, наверное, уникальной подборке, содержавшей порядка 150 листов графики, были собраны рисунки и гравюры библиофильской направленности. Среди них были: издательские и книготорговые марки, портреты деятелей книжной сферы (издателей, художников и коллекционеров), иллюстрации, содержащие элементы книжного оформления. Центральной же частью коллекции – были «книжные сюжеты», «возглавляемые» рисунком В.Д. Замирайло «Отшельник и жизнь» в серии «Искушение Святого Антония», являющимся фактически символом всей темы. Он воспроизведен на обложке томика «Образ книги в русской графике первой трети XX века». В колодце, образованном четырьмя плоскостями книжных стеллажей, теряющихся в бесконечности, несется фигура обнаженной женщины с распущенными волосами в сопровождении беспорядочного эскорта книжных томов. Можно ли более образно передать искусы для Человека, идущего к Богу? Ведь искушения плотью равно, как искушения поисками истины (считай вся книжность) – несовместимы с Верой!

Но вернемся к Рацу в квартиру. После просмотра коллекции Эрнст взял тайм-аут для раздумья и уехал. На следующей встрече, которая была уже без меня, Константин Львович выразил принципиальную готовность к сделке, с оговоркой: «Марк Владимирович, а при чем здесь Леонард Исаакович! Мы вполне могли бы обойтись без него!» На что Рац ответил, что «в его поколении не принято предавать друзей!» Эрнст мгновенно поменял стиль общения, перестроился и подобных проколов больше не допускал. Более того, обаял Раца и даже обещал ему устроить телеинтервью на своем канале (смешно!). Дальше шла нудная торговля, длившаяся несколько дней, которая сводилась к уменьшению доли моего участия в покупке. «Отшельника» я потерял в первый же день «боев» – без этого листа Константин Львович отказывался от дальнейших переговоров. Когда осталось только пять листиков, я решил больше не отступать. В последний день перед своим отъездом, Марк позвонил мне на работу и сказал, что «Эрнст не согласен и с этими минимальными условиями. Что, отказываться от сделки?» – Отказ означал бы, что продажа коллекции откладывается, как минимум на год. А деньги ему были нужны сейчас! Мне пришлось выдавить из себя: «Значит – отказывайся!» И только после этого, дойдя до границы возможного, в последний момент Константин Львович согласился! Это был настоящий мастер-класс, продемонстрированный Мэтром, перед «приготовишками»!

Марк, получив деньги, удовлетворенный уехал на следующий день, а я еще целую неделю выжимал свои пять листочков. Когда же, наконец, это свершилось, выяснилось, что платить за них я должен более, чем «полной мерой»!

Первой среди этих приобретений следует назвать гравюру с жанровой сценой «Париж. Букинисты» А.И. Кравченко. Крышки книжных ларей, выразительные фигурки библиофилов, а над ними дуга Нового моста, нависающего над застывшей Сеной. Художник исполнил гравюру на двух досках (два цвета) и, кроме того, чтобы получить более мягкие цветовые переходы ввел еще одну – на линолеуме. Кравченко применял при печати разное соотношение цветов и добивался в разных оттисках различных эффектов: то раннего утра, то вечерней зари. Известно несколько цветовых вариантов гравюры, печатавшейся малым тиражом, отчего она встречается чрезвычайно редко.

Второй лист – графическая миниатюра, исполненная Л.С. Хижинским, в подарок «К десятилетию творческой деятельности Э.Ф. Голлербаха. 1915 – 1925» – бумага, акварель, тушь, серебряная и золотая краска. Этому юбилею Эриха Федоровича было посвящено заседание Ленинградского общества библиофилов, на котором, вероятно, Леонид Семенович и вручил юбиляру акварель. На миниатюре с эмблемой ЛОБа изображены здания, в которых проходили заседания клуба, а также книги, выпущенные Голлербахом за это десятилетие.

Третий – редко встречающаяся цветная литография В.М. Конашевича «В вагоне» – портрет того же Э.Ф. Голлербаха.

Четвертый – автолитография Ф.И. Захарова – портрет Д.С. Айзенштата.

Пятый – рисунок Б.Ф. Рыбченкова (кисть, тушь) – портрет А.М. Кожебаткина.

Все эти работы идеально легли в темы моего собирательства. Все они (кроме Кожебаткина) висят на стенке «Образ книги». Портреты Айзенштата и Кожебаткина оказались особенно уместными в моей статье «Юбилеи и праздничные застольям РОДК».

Завершающая точка в этом сюжете была поставлена через год, когда Рац снова оказался в Москве. При нашей первой встрече он сам поставил вопрос: «Я тебе, вероятно, должен какие-то комиссионные?» На что я ответил, что никакие комиссионные мне не нужны. – «Отдай мне лучше своего «Гулливера»!» (Был у Раца экземпляр божественной красоты, с которым он никак не хотел расставаться). Рац тяжело вздохнул: – «Хрен с тобой, забирай!» – и назвал кругленькую сумму – цену отступного.

Так мое собрание пополнилось особым экземпляром «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта, изданного в «ACADEMIA» в 1928 г., предназначавшегося сестре заведующего издательством А.А. Кроленко – Любови Александровны Рождественской, исполнявшей обязанности его помощницы. «Именнованность» экземпляра отмечена на первой (дополнительной) странице, специально вплетенной в книгу.

Помимо этого экземпляр отличается от книг из общего тиража золоченой головкой, торшонированным обрезом и «одеждой» переплета. Воспоминания владелицы именного экземпляра пересказал М.В. Рац во вступительной статье к каталогу издательства «ACADEMIA». «Недаром (как вспоминает сотрудница издательства Л.А. Рождественская) А.А. Кроленко бегал по магазинам, разыскивая одну ему ведомую ткань цвета океанской волны для переплета книги!». Именно такого цвета шелк на переплете этого экземпляра.

В раздел «Иллюстрированные издания» входит большой подраздел – «Книжная графика В.А. Фаворского и художников его окружения», сделавшийся для меня в последнее десятилетие особенно значимым. В собрании представлены практически все основные книги, иллюстрированные Ф. (многие с его автографами), дополненные комплектами оригиналов гравюр-иллюстраций к ним (большинство подписных). На «портретной» стенке висят карандашные рисунки, среди которых: портреты М.В. Фаворской и Н.Н. Купреянова – работы Фаворского, а также портреты В.А. Фаворского и М.И. Пикова – работы М.В. Фаворской – жены художника. Все они – подарок семьи Фаворских, кроме портрета Пикова, приобретенного мной у И.Г. Мямлина.

В этот же подраздел входят студенческие работы, выполненные в стенах ВХУТЕМАСа и ВХУТЕИНа. Это небольшие брошюры с курсовыми и дипломными работами, в которых студенты демонстрировали приобретенное умение гравирования и навыки в искусстве полиграфии. Иногда учебные работы выполнялись на отдельных листах, иногда были просто пригласительными билетам или др. акциденциями. Процессом руководили Н.И. Пискарев, П.Я Павлинов, В.А. Фаворский и др. Эта область в истории русской культуры изучена недостаточно. Мое собрание насчитывает порядка 25 брошюрок. На его базе я совершил попытку составления библиографии студенческих работ ВХУТЕМАСа – ВХУТЕИНа, напечатанную в первом сборнике заседаний нашего клуба. Приведу в качестве примера две студенческие работы Л.Л. Квятковского – художника, прошедшего впоследствии сталинские лагеря и не утратившего ни вкуса к жизни, ни творческой активности. Его учебная контрольная работа – «Новелла» А. Бусова, оформленная и написанная им самим, была выпущена под псевдонимом, раскрытым впоследствии М.Ю. Пановым. Дипломная же работа Л.Л. Квятковского – «Повесть о портном и почтальоне» Б. Шатилова, одета в картонажную обложку с нарядной двухцветной гравюрой, и ксилографиями, встроенными в структуру текста страничных разворотов. Мой экземпляр имеет дарственную надпись художника.

Объем настоящей статьи не позволяет останавливаться на работах художников из окружения Ф., представленных в собрании. Выделю из них только М.И. Полякова, чтобы рассказать об его удивительных «книжечках одного стихотворения». Это рукописные брошюрки, на страницах которых художник помещал гравюры, подкрашенные акварелью, сшивая их вручную. Обычно тираж их составлял 4 – 6 экз. Художник изготавливал их с 1946 года с перерывами в течение 28 лет, исполнив 28 штук. Все они описаны в каталоге выставки «Рукописные книжечки М.И. Полякова», составленным М.Ю. Пановым. В моем собрании отсутствуют четыре из них: сборник А.А. Ахматовой и три книжечки – французских поэтов.

В одном из этих рукотворных творений – в книжечке со стихотворением А.С. Пушкина «Памятник» (1968), на гравюре, подкрашенной акварелью, помещенной в книжном развороте, художник показывает поэта, обращающегося из своей эпохи (левая половина разворота), к народам России последующих поколений (правая половина разворота), среди которых не только «внук степей калмык», но и поэты, писатели и композиторы XIX и XX веков: Лермонтов, Толстой, Горький, Шаляпин, Ахматова. Среди них Поляков изобразил и В.А. Фаворского, сидящего на скамеечке и делающего зарисовки.

Как драгоценные камни Михаил Иванович Поляков разбросал миниатюры, украшенные акварелью, серебряной и золотой краской, по страницам своих рукописных книжечек со стихотворениями Франсуа Вийона, Иохаима дю Белле, Реми Бело и др. французских поэтов.

У меня никогда не было интереса к собиранию автографов поэтов Серебряного века. Другое дело – автографы художников той же эпохи. Вот некоторые из них.

Уставы Кружка Любителей русских изящных изданий издавались дважды: в 1904 и в1913 годах – оба раза с обложками Добужинского. В собрании имеются оба издания. На первом из них, на задней обложке карандашом нарисован эскиз титульного листа поэмы Лермонтова «Казначейша», изданной тем же КЛРИИ, выпущенной примерно в одно время со «вторым» уставом.

На этом же экземпляре Устава на верху обложки написано: «Дубль», а на его первой странице сделана дарственная надпись: «КМL от М.В. Добужинского. X.24». Можно выстроить следующую последовательность событий в жизни этой брошюры. В 1913 году Мстислав Валерианович работает одновременно над оформлением двух изданий – «Казначейши» и «второго» Устава. На рабочем столе в мастерской, а, может быть, и на одном из заседаний КЛРИИ, на пустом заднике экземпляра художник набрасывает эскиз титульного листа «Казначейши». Перед своим последним отъездом за границу (1924 год) Добужинский дарит Устав таинственному «КМL». Убей бог, не помню, как этот экземпляр попал ко мне, но куплен он в Лавке писателей в 1985 году за 6 рублей.

Книга с монографией «Рисунки Добужинского» Э.Ф. Голлербаха имеет дарственную надпись: «Дорогой Лидии Кореневой в воспоминание о замечательном времени в моей жизни. М. Добужинский». С актрисой художника связывали близкие дружеские отношения, начавшиеся со времен постановки «Месяца в деревне» Тургенева, где Коренева исполняла роль Верочки. В монографии воспроизведено два портрета актрисы. Там же есть и воспроизведение портрета художника П.И. Нерадовского работы 1919 года. На моей «портретной» стенке висит его карандашный портрет тоже работы Добужинского, но значительно большего размера, датированный художником 16.V.1920 года. В дату вплетена характерная монограмма – «МД».

Возвращаясь к монографии Голлербаха, замечу, что книга имеет особенность: ее авантитул с дарственной надписью согнут по вертикали пополам. Книгу эту я приобрел у Б.Э. Кунина, а он, в свою очередь, у Дианы Абрамовны, в букинистическом, расположенном в здании «Метрополя». Авантитул был сложен надписью внутрь, чтобы не афишировать лист с автографом, который, как и все титульные листы с надписями, работникам магазина предписывалось вырывать из книги при ее приемке. Так сохранялась целостность подобных раритетов для заинтересованных покупателей.

Из нескольких автографов Натана Альтмана представлю один – на книге «Ленин. Рисунки и обложка Натана Альтмана», возникшей как результат работы художника над портретом вождя в 1920 году. Все знали, что Владимир Ильич не любил позировать, но приближался его юбилей, и он поддался уговорам Луначарского. Нарком просвещения, удовлетворенный своим скульптурным портретом, рекомендовал Альтмана, представив его художником-футуристом. Натан Исаевич на шесть недель переселился в кабинет Ленина в Кремле. Там он, готовя скульптурный портрет, делал быстрые карандашные наброски с натуры. В 1921 году десять наиболее характерных из этих рисунков были изданы отдельным альбомом, отпечатанным в б. типографии Голике и Вильборг на плотной бумаге (из старых запасов), сшитых нитками вручную. Специально для альбома Ленин написал автограф, а художник изготовил эффектную обложку в конструктивистском стиле. Скульптурный портрет вождя в исполнении Альтмана экспонировался на выставке в Париже в 1925 году и, даже, получил там золотую медаль.

Мой экземпляр альбома имеет дарственную надпись:

«т. Натану Венгрову

                товарищу и комфутчику

                                       Нат. Альтман

                                          10/IV21.»

К слову «комфутчик» необходимо разъяснение. В 1919 году в Петербурге по инициативе В. Маяковского и О. Брика было создано объединение «Коллектив коммунистов-футуристов» («Комфут»). Очевидно, оба художника считали себя его членами.

В 20-е годы Альтман искренне и со всей страстью отдался строительству искусства Революционной России. Этим же чувством руководствовался он во время работы над портретом вождя. Этим же чувством (может быть, с долей иронии) проникнута надпись, адресованная его собрату по строительству, заодно и тезке – Натану Венгрову – «товарищу и коммунистическому футуристу». Нам же, листающим этот альбом сегодня, 84 года спустя, остается только горько иронизировать, рассматривая гербовых орлов на водяных знаках бумаги старого литья, на фоне которых отпечатаны портреты «Ильича». Ведь именно тогда им была задушена буржуазная революция в России ради сохранения Российской империи под названием СССР.

Большим разделом в моем собрании оказались материалы, связанные с библиофильскими обществами в России первой трети XX века, собираемые мной более сорока лет. Любовь столетия к словосокращениям не обошло стороной и библиофилию. В связи с этим возникли странные, порой, трудночитаемые аббревиатурные имена: КЛРИИ, РОДК, ЛОБ, ЛОЭ, ЛОК; и, совсем уж непроизносимые: ВОФ ССКиЭ, С-ЗО ВОФ СБиЭ. Тем не менее, в сердце собирателя эти буквосочетания вызывают трепет. Коллекционирование в этой сфере связано не столько с книгами, сколько с брошюрами, памятками, программами и листовками. На шкале редкости они располагаются между категориями: «редка» и «не находима». Но и собирают их немногие. Тут требуются терпение и преданность, скорее, фанатизм.

Все художественные издания Кружка Любителей Русских Изящных Изданий (КЛРИИ) у меня представлены именными экземплярами.

Первенцем в жизни Русского Общества Друзей Книги (РОДК) была поэма «Кантата» А.А. Сидорова –маленькая брошюрка, выпущенная в 1921 году тиражом 13 экземпляров. В одиннадцать из них (в именные экземпляры) автор вписывал своим бисерным почерком стихотворные послания будущим владельцам – всем разные. Эта редкость в моем собрании когда-то была представлена именным экземпляром Ивана Николаевича Павлова. Книга, вымененная с большим трудом у Юрия Сергеевича Бородаева, пропала в 2000 году. Через семь лет удалось приобрести другой, тоже именной экземпляр, тоже с авторским рукописным посланием, адресованным самому председателю общества – Владимиру Яковлевичу Адарюкову.

Из брошюр, изданных РОДК, мне удалось собрать все особые экземпляры: со сдвоенными обложками, на особой бумаге, со специальными вложениями и т.д. Многие из них имеют дарственные надписи, а памятки и меню – коллективные автографы. Коллекцию дополняет подборка стихотворений Линдемана – летописца РОДК, отпечатанных на машинке и подписанных (каждое) автором.

Главное издание Ленинградского Общества Библиофилов (ЛОБ) – «Альманах библиофила» представлено у меня двумя экземплярами. Первый из них – именной экземпляр М.М. Курбанова, в переплете ручного изготовления, из тиража 44 экз. В него вложен редкий оттиск статьи, отпечатанной для альманаха, но не включенной в него – «Является ли женщина библиофилом?» Альберика Кайюе. (Замечу в скобках, что являюсь также счастливым обладателем романа того же Альберика Кайюэ «Молитвенник любви», выпущенного издательством Френкеля в 1924 году – увлекательного детектива на библиофильскую тему).

Второй экземпляр «Альманаха» – в обложке, на тонкой бумаге, из тиража 100 экз. В экземпляре два штемпельных экслибриса (разных), свидетельствующих о принадлежности книги секретарю митрополита Ленинградского и Ладожского – Протоирею Сергею Владимировичу Рундальцеву. В экземпляр вложен оттиск статьи В.Я. Адарюкова «Русское Общество Друзей Книги», напечатанной в «Альманахе».

Все тонкие брошюрки, памятки, меню, карточки и другой листовой материал, изданные библиофильскими обществами, хранятся в файлах и разложены по альбомам.

В этой беглой хронике собирательских событий, совмещенной с кратким обзором библиотеки, оказались совсем неупомянутыми два разделы собрания: «книговедение» и «библиография». Эту тематику я никогда специально не собирал. Тем не менее, полки три книг по ним набралось. Понимая ограниченные возможности статьи, я выбрал из них пять книг и представлю их в хронологическом порядке, по мере выхода из печати. Начну с «Русских книжных редкостей», составленных Г.Н. Геннади (СПб, 1872) – библиографического труда, породившего устойчивый термин – «редкости геннадиевского толка». В экземпляр вклеен автограф, написанный орешковыми чернилами: «Дмитрию Александровичу Ровинскому. Знак памяти от автора. 12 мая 1872. СПб». Далее следуют:

– «Очерк деятельности Московского Библиографического Кружка за первый год его существования». Экземпляр на английской бумаге с муаровыми форзацами, с цветной тиражной обложкой, напечатанной на шелковом переплете (божественной красоты!), из 4-х экземпляров. (М, 1892).

– «Подробный каталог домашней библиотеки У.Г. Иваска. Ч. 1. Отдельные описи частных библиотек и собраний рукописей». (М., 1910).     25 экз. Каталог составлен самим У.Г. Иваском. Каталог включает в себя 71 позицию, заполняющие 27 страниц из 32-х. Пять пустых страниц оставлены для заполнения каталога вручную. Настоящий экземпляр принадлежал лично У.Г. Иваску. На полутора свободных страницах брошюры характерным хорошо читаемым почерком У.Г. Иваска вписаны тушью дополнительно    72-й, 73-й и 74-й пункты каталога.

– Ю. Генс «Заметки библиофила». (Тарту, 1932). Экземпляр имеет автограф: «С библиофильским приветом! Павлу Давыдовичу Эттингеру от автора. 31.VIII.32. Юрьев».

– «Каталог библиотеки и собрания Юлия Генса: Часть I». (Таллин, 1932). Составлению других частей каталога помешала война. В предисловии составителю удалось найти замечательные слова, воссоздающие ауру собирательства и передающие взаимоотношения между библиофилом и его детищем, его собранием: «С тех пор я поплыл по безбрежному и бесконечному книжному океану. Плывешь по инерции к недостижимой цели, и захватившее тебя течение сильнее доводов разума. Хозяином положения уже давно стала сама библиотека, которая растет, приумножается, украшается по какой-то ей одной присущей логике». И через пару строк Генс продолжает: «Но книга сделала мою жизнь такой полной и содержательной, увлекательной и интересной, что хочется каталогом увенчать этот роман моей жизни». Вероятно, побудительная причина, заставившая меня взяться за написание настоящей статьи, сродни этому желанию.